Негромкая протяжная песня для темнеющего густого неба - о горячке и усталости, о свершениях и открытиях, о вычеркнутых из списка целях и.
Эй-йо, беби, я могу сложить всю эту сверкающую пыль к твоим ногам - прах рассыпавшихся замков, переставших быть воздушными,
Я могу пообещать тебе обязательно рассказать все потом, когда будут силы и желание, я могу даже начать сейчас с выверенной, но малопонятной фразы речитативом:
"Я вчера закончил обработку и обсчет первых крупных результатов конечной фазы своего последнего кризиса, важного тем, что он был, пожалуй, первым, который я не инициировал и не брал, как барьер, а получил себе на голову "естественным путем", по накоплению опыта, как все люди, что для меня необычно. И теперь вот оно все разворачивается и складывается..."
Ты скажешь: "О, круто!", - и в глазах будут усталость и фальшь. Во всех наших четырех глазах. Потому что свежие оладушки красивые и пышные, а вчерашние - тощие, мокрые и невкусные.
И надо просто идти дальше, беби. Я не умею жить и рассказывать одновременно. А жаль, наверное. Раньше лучше умел.
...Тут должен идти проигрыш, но я не играю на настоящих струнах, ты же знаешь. Я зажимаю воображаемые лады своего банджо,
Слышу его перебор и пишу ему в такт, но эта грусть - моя истинная грусть - пройдет раньше, чем я научусь извлекать хоть одну реальную ноту.
Мне надоело выписывать здесь суть - ты всегда говоришь, что ни черта не понятно, - поэтому я просто спою тебе свое настроение.
Спою тебе печаль и усталость, осадок результатов во мне и вокруг, да эти темно-синие холмы до горизонта и вечную тень на глазах.
Выпою тебе свой нехитрый диапазон - бодрую норму, грусть и ярость - все, на что я способен. Злость - это тоже ярость, детка, только маленькая.
Ты засыпай, ночь уже, а я еще посижу немного. Выпью, глядя на уголья в темноте, вздохну своим вечным звездам и тоже лягу. Конечно.
Ты спишь? Да? - Это хорошо. Тогда скажи мне, пожалуйста, как ты думаешь: совсем-совсем старые оладушки могут слежаться в листочки книги?